Как давно Вы пишете стихи, и как началось Ваше путешествие в мир поэзии?
Знакомство с поэзией началось, конечно же, с детских стишков и считалок, или, может быть, даже раньше, с подражания рифмам или рифмования зачастую слов на разных языках. Вот это природная тяга к гармонии в философско-эстетическом, математическом понимании этого слова , к золотому сечению или Божественной пропорции, если хотите, оно ведь проявляется очень рано: кому-то хочется складывать звуки в созвучия, а кто-то складывает в слова нечто красивое. В школе я с трудом заучивала стихи, хотя и обладала удивительно цепкой памятью. В чужие же стихи я то и дело вставляла собственные рифмы. Свое первое стихотворение написала в восемь лет.
Что, по Вашему мнению, делает поэзию особенной и уникальной среди других видов литературы?
По поводу особенности поэзии у меня были предчувствия и подозрения, которые еще очень давно сформулировал в мысль Бродский в своей нобелевской речи: «стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения». «Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее». Бродский сказал так хорошо и точно, что я могу позволить себе собственного мнения не иметь, а ссылаться на его.
Ваш поэтический сборник называется «Остранение». В чем особенность Ваших стихов, которые, судя по названию, должны сломать привычные стереотипы восприятия поэзии?
Не восприятия поэзии, а общеизвестных классических сюжетов. Вот я описываю двадцатилетнее отсутствие Одиссея с точки зрения его собаки Аргуса или несчастье Ахилла с точки зрения его матери, которая окунала его в Стикс, по не самому удачному стечению обстоятельств держа за одну и ту же пятку. Этот прием придумала, естественно, не я сама, а придумали его, как и многое другое, очень многие одновременно или не одновременно в разных концах света. Меня же в свое время потряс рассказ Борхеса «Дом Астерия». Рассказ всего на две страницы, его можно найти в интернете.
Обязательно прочтите его, как только дочитаете интервью.
В Ваших стихах есть такие строки: «Преврати мою душу в послушное синее море… Я хочу, чтоб душа моя больше не знала боли». Поделитесь, что именно вызывает боль в Вашей душе, или причин несколько?
То, что стихи растут из сора, – это общее место. У меня бывают приступы отчаяния и уныния, иногда без видимой на то причины. К тому же я довольно одинокий человек, я провожу много времени сама с собой. Будь все не так, а иначе, не было бы стихов, не было бы сборника. Он, по сути, будучи проявлением одиночества, есть и лучший способ борьбы с ним – не кому-то отдельно и навязчиво, а всем сразу и невзначай рассказываю о том, что болит. И легче это сделать именно сейчас, в двадцать с чем-то, потому что через несколько лет не будет той снисходительности от читателя, на которую я уповаю.
Кроме личных, есть переживания и другого порядка: прямо сейчас часть моей родины находится в тотальной блокаде. В Арцахе мои люди умирают от голода и отсутствия медикаментов. Это большая боль.
Как вы видите будущее своего поэтического творчества и какие проекты у Вас в планах?
У меня довольно непростые отношения со временем, с будущим в особенности. Мне кажется, я безнадежно отстаю, мое частое обращение к античным и библейским сюжетам, манера самого обращения остались в прошлом веке, поэтому с этой точки зрения будущего у моих стихов нет. Удивительно, что у них есть какое-то настоящее. Есть повесть, которую волнительно показывать; есть надежда, нет времени, нет планов.
Я забываю русский язык, я практически не разговариваю на нем и, к сожалению, теперь уже мало читаю. Могу представить, что я перестану писать на русском или писать вовсе. С другой стороны, каждое написанное стихотворение мне всегда кажется последним, поэтому вполне возможно, что что-то еще будет, и это что-то будет прекрасно.
Интервью подготовлено и проведено Алексией Сандин.
Знакомство с поэзией началось, конечно же, с детских стишков и считалок, или, может быть, даже раньше, с подражания рифмам или рифмования зачастую слов на разных языках. Вот это природная тяга к гармонии в философско-эстетическом, математическом понимании этого слова , к золотому сечению или Божественной пропорции, если хотите, оно ведь проявляется очень рано: кому-то хочется складывать звуки в созвучия, а кто-то складывает в слова нечто красивое. В школе я с трудом заучивала стихи, хотя и обладала удивительно цепкой памятью. В чужие же стихи я то и дело вставляла собственные рифмы. Свое первое стихотворение написала в восемь лет.
Что, по Вашему мнению, делает поэзию особенной и уникальной среди других видов литературы?
По поводу особенности поэзии у меня были предчувствия и подозрения, которые еще очень давно сформулировал в мысль Бродский в своей нобелевской речи: «стихотворение — колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения». «Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рассчитывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешивается в его настоящее». Бродский сказал так хорошо и точно, что я могу позволить себе собственного мнения не иметь, а ссылаться на его.
Ваш поэтический сборник называется «Остранение». В чем особенность Ваших стихов, которые, судя по названию, должны сломать привычные стереотипы восприятия поэзии?
Не восприятия поэзии, а общеизвестных классических сюжетов. Вот я описываю двадцатилетнее отсутствие Одиссея с точки зрения его собаки Аргуса или несчастье Ахилла с точки зрения его матери, которая окунала его в Стикс, по не самому удачному стечению обстоятельств держа за одну и ту же пятку. Этот прием придумала, естественно, не я сама, а придумали его, как и многое другое, очень многие одновременно или не одновременно в разных концах света. Меня же в свое время потряс рассказ Борхеса «Дом Астерия». Рассказ всего на две страницы, его можно найти в интернете.
Обязательно прочтите его, как только дочитаете интервью.
В Ваших стихах есть такие строки: «Преврати мою душу в послушное синее море… Я хочу, чтоб душа моя больше не знала боли». Поделитесь, что именно вызывает боль в Вашей душе, или причин несколько?
То, что стихи растут из сора, – это общее место. У меня бывают приступы отчаяния и уныния, иногда без видимой на то причины. К тому же я довольно одинокий человек, я провожу много времени сама с собой. Будь все не так, а иначе, не было бы стихов, не было бы сборника. Он, по сути, будучи проявлением одиночества, есть и лучший способ борьбы с ним – не кому-то отдельно и навязчиво, а всем сразу и невзначай рассказываю о том, что болит. И легче это сделать именно сейчас, в двадцать с чем-то, потому что через несколько лет не будет той снисходительности от читателя, на которую я уповаю.
Кроме личных, есть переживания и другого порядка: прямо сейчас часть моей родины находится в тотальной блокаде. В Арцахе мои люди умирают от голода и отсутствия медикаментов. Это большая боль.
Как вы видите будущее своего поэтического творчества и какие проекты у Вас в планах?
У меня довольно непростые отношения со временем, с будущим в особенности. Мне кажется, я безнадежно отстаю, мое частое обращение к античным и библейским сюжетам, манера самого обращения остались в прошлом веке, поэтому с этой точки зрения будущего у моих стихов нет. Удивительно, что у них есть какое-то настоящее. Есть повесть, которую волнительно показывать; есть надежда, нет времени, нет планов.
Я забываю русский язык, я практически не разговариваю на нем и, к сожалению, теперь уже мало читаю. Могу представить, что я перестану писать на русском или писать вовсе. С другой стороны, каждое написанное стихотворение мне всегда кажется последним, поэтому вполне возможно, что что-то еще будет, и это что-то будет прекрасно.
Интервью подготовлено и проведено Алексией Сандин.